Электрические киты [litres] - Александр Касаверде

На самом деле это такая будочка, в которой продают билеты, и пара скамеек под навесом. И рядом фиш-энд-чипс. И я взял себе пива, сэндвич и булочку. И еще пива. И уже пекло. И уже разморило.

И до последнего я сидел и ждал, что за мной приедут. Лана упадет мне в ноги или Рупа скажет что-то просветленное, и я пойму, что мне показалось, и снова все встанет на свои места. Но никто не приехал.

И день, как назло, был солнечный. Ни облачка. И наверное, в такой день нужно идти и любить. А мне хотелось содрать с себя кожу и повесить ее высушиваться. Чтобы сидеть и кричать от мучений. Чтобы солнце, обжигая плоть, выпаривало из меня боль. Но это было невозможно.

Почему никто не сказал, что мечты могут не сбыться?

И что тебя могут обмануть и предать?

Почему никто не сказал, что любить – значит быть готовым к тому, что тебя предадут?

Из парома медленно выезжали мотоциклисты. А садился на него только я.

Огромный пустой плавучий дом. Несколько официантов у бара говорят о своих делах. Я сел у окна. Кинул на колени рюкзак. Все свои пожитки. Внутри тетрадка. Бутылка с водой, недоеденная булочка из фиш-энд-чипс, пустые пакетики, отцовский плеер. И конверт. Злосчастный конверт, с которого все и началось.

И я достаю свой рисунок с китом. И уже не могу себя больше сдерживать.

У меня текут слезы и сопли. И я не понимаю, почему плачу. Из-за предательства, из-за того, что держу в руках кита, которого не помню, как я нарисовал, из-за того, что я сейчас чувствую себя ребенком и хочу, чтобы кто-то мне сказал хоть одно доброе слово, которое бы защитило меня.

Но некому сказать это слово. И я рыдаю уже навзрыд. Словно кто-то внутри меня фигачит по струнам. И струны лопаются одна за одной. И потом этот кто-то во мне бьет ногой колонку. Расфигачивает гитару. И орет. Чтобы вместе с ором вышла боль.

     Я потерял себя в себе,

Когда тем утром шел к тебе.

Нужно было предупредить,

Что я приду,

Что я люблю

И со мной так нельзя.

Я нашел тебя голой с другим,

Ты все равно кричала,

Что любишь меня,

И я решил

Положить этому конец

И расфигачил гитару о стену.

Слышишь мою песню?

Я разбиваю сердце

И ломаю кости,

И ты единственная, кого я хочу

унести с собой

В свою боль.

Вместе с рисунком кита из рюкзака выпадает фотография отца. Я смотрю на нее. И думаю о том, что и он меня предал. И Лана, и Рупа, и отец. Тем, что ушел в своей мир, тем, что не говорил о войне, тем, что оставил меня одного. И еще чуть-чуть, и я просто достану свое сердце и выкину его в море, потому что оно и так уже тонет в его холодной пустоте.

И я разрываю эту фотографию. И разрываю нарисованного кита.

И гранж во мне превращается просто в шум. И корабль кренится набок. В иллюминатор врывается огромная волна. Официанты и персонал падают и разбивают посуду. И шум нарастает. И я слышу скрежет. Палуба дает трещину. И разваливается. И затекает вода. Она уже здесь. Из колонок фонит гранж из моей головы:

     Я разбиваю сердце

И ломаю кости.

Я зажимаю уши руками и кричу: «Хватит! Я больше не могу так!»

Палуба дала трещину. Корабль уже развалился на две части, и я лечу в темноту. В кресле с пристегнутым ремнем.

«Все будет хорошо, Леня, все будет хорошо», – слышу я голос матери. И оборачиваюсь, и вместо матери вижу Лану. Это она сидит за рулем нашей «девятки». И говорит голосом матери: «Все будет хорошо. Все будет хорошо».

– Понимаешь, твоя авария, – говорит Марк. – Ты в ней умер и сгорел, как птица феникс, и потом возродился к новой жизни. И знаешь, чем человек отличается от птицы феникс? Тем, что он несет в себе свои предыдущие жизни. Только они случились уже в этой. И тебе нужно все их принять. А ты не хочешь их принимать, Леннон. Ты не хочешь вспоминать эту аварию, в которой ты разбился и из которой ты воскрес. Я думаю, что, когда ты примешь это, мы пройдем дальше.

Я смотрю на Марка. И он смотрит на меня усталыми глазами. Мы ходим по тропинкам вокруг да около уже три года. Среди тех же призраков. Я рассказываю ему слова песни. Рассказываю, какого цвета был бардачок в машине, что там всегда лежал перочинный нож, автомобильный атлас, зеленые солдатики-красноармейцы, мамина косметичка, очки-авиаторы.

И все.

– Нам уже нужно пройти дальше, – говорит Марк. – Прекратить все это. Понимаешь? Твоя история – как фильм, который ты смотришь до финальной четверти и выключаешь, но там дальше самое интересное. Может быть, самое страшное. Но я помогу тебе пройти.

– Но я не хочу.

– Это твой выбор, – говорит Марк.

Вот за что я его люблю: что бы я ни сказал, он говорит: «Хорошо, это твой выбор». Вот бы все люди были такими.

– Ты справишься, – говорит Марк.

– Я справлюсь, – говорю я. – Только у меня больше нет нейролептиков. Рупа все выкинул. Это была последняя. И без рецепта я ничего не куплю.

«А вот это уже проблема», – говорит Марк. Только это уже не Марк. Это какое-то злобное существо, говорящее в моей голове его голосом. Фавн с дудочкой. Он смотрит на меня и смеется. «Это уже проблема, – хохочет он. – Это уже проблема».

– Эй, у нас проблема. Тут какой-то шибздик, пьяный.

Я открываю глаза и вижу, как передо мной стоят два стюарда.

– Ок, everything ok, – говорю я

– Шур?

– Шур, – отвечаю я и выпиливаюсь с парома.

В Ливерпуле я доехал до автовокзала. На автопилоте купил билет. Даже не смотрел куда, просто протараторил в окошко: «Scotland». Отправление через десять минут. И я снова бегу, чтобы успеть, как будто бежать – это моя карма. И успеваю запрыгнуть в автобус в последнюю секунду. Водитель что-то там говорит со словом «фак», но по фигу. Я сажусь, утопаю в своем кресле. И проваливаюсь в сон.

Часть 4